[RenaissanceArt]

Лекция 8 начинается с тезиса, возводимого чуть ли не в ранг аксиомы: вражда есть болезнь общества, с ее последствиями борются силовые структуры, а ее причины можно выявить, изучая языки, ведь именно язык очень часто является одной из причиной агрессии, одним из поводов конфликта.

Однако на веру подобное утверждение принять нельзя, следовательно, оно нуждается в доказательствах. С.Г.Тер-Минасова приводит немало примеров проявления агрессии или фобий в фольклоре и лексике. Но приводимые примеры лишь показывают, что язык может выступать некой культурной средой, рождающей вражду, ненависть, но не показывают, что это первопричина (или одна из первопричин).

На мой взгляд, как теракты - следствие противостояние каких-то политических (этнических, религиозных и пр.) групп, возникших в том числе в результате языковой дифференциации, так и сам язык - это следствие иных противостояний, иной неоднородности. Если присмотреться к нынешней политической карте мира и заодно взглянуть на несколько подобных карт, относящихся к началу XX века, заре Нового времени или даже Античности, то можно увидеть, как одни и те же регионы были охвачены конфликтами, в то время как иные районы выступали в роли очагов стабильности, даже в условиях этнического и языкового разнообразия.

Логичным представляется предположение, что проблемы национальной безопасности произрастают из рельефа. Это утверждение может показаться натянутым или парадоксальным, но я попробую доказать его корректность и определить корреляцию между рельефом, стабильностью политической и стабильностью языковой.

Есть страны, представляющие из себя (частично или полностью) бассейны значительных рек. Эти страны сформировались вокруг водных артерий, прирастали землями, лежащих по берегам притоков главной реки. Реки берут начало в горах или по мен.мере на возвышенности, далее текут меж хребтов и холмов, спускаясь к равнинам и впадают в итоге в моря/океаны. Таких "стран-бассейнов" немало - Украина, Ирак, Пакистан, Мьянма, Конго. Нетрудно заметить, как все эти страны в нынешних границах столкнулись с языковыми проблемами и(!) с политическими/экономическими/военными кризисами. Сепаратизм, отсутствие консолидированной позиции по вопросу государственного языка (официальных языков обычно несколько - и еще претендующие на звание государственного, причем носители "претендентов" обычно сильно обижаются, если на них не обращают внимания), пограничные конфликты дезинтеграция - вот что характерно для этих стран. Не помогают ни экстремальные меры вроде введения военного положения или переноса столицы или предложения обществу новой идеологии (порой даже похожей на идеологию мнимого или явного врага, о чем упомянуто в 7 лекции). Таким странам помог бы обширный морской фасад (берег располагает к некоторому космополитизму, даже толерантности и заодно обогащает язык заимствованиями и разнообразными темами), но почти все "страны-бассейны" имеют маленький выход к морю (особенно яркие примеры - Конго и Ирак), да и те порты, что есть, не всегда удается удержать (см. Крым!). Сама природа создает некую разницу потенциалов между горами и холмами, между холмами и равнинами, между равнинами и прибрежной полосой, из которой проистекает фундаментальные различия в хозяйстве, традициях, годовом жизненном цикле, приметах. Именно этовокупность природных и бытовых особенностей формирует язык, традиции; в некоторых странах этот процесс стартовал недавно, в иных же он начался так давно, что страны уже успели распасться на мелкие и в то же время органичные, цельные элементы (например, Австро-Венгрия). Язык - средство дифференциации и национальная безопасность в таких случаях отнюдь не тождественна безопасности государственной (т.е. многонациональной).



Изложенное выше может показаться неубедительным - всего 5 стран, возможны совпадения. Но можно вспомнить историю Польши, можно взглянуть на современные Грузию или Нигерию (отпадение Абхазии, противостояние хауса-мусульманского севера и йоруба-христианского юга)... Видимо, это некое фундаментальное свойство заселенного человеком пространства (как физического, так и социокультурного).



Вообще ногие архетипы, многие культурные мемы, проявляющиеся в языке, - это тоже следствие физико-географических особенностей: жители Черноземья (относительно Москвы это юг) часто подчеркивают свою особость, свою удаль. Где самые лихие люди, самые красивые девушки, самые смелые работяги, где самые мудрые поучатели? Под Брянском (былины о Соловье-Разбойнике), под Воронежом (как не вспомнить строки из песни "Летят утки": "Мил уехал, мил уехал за Воронеж. Ох, теперь его, теперь его не воротишь" да в Туле с Калугой (лесковский Левша держится на равных с самим царем; Лев Толстой и вовсе предложил обществу особую религиозную систему ценностей; близ Калуги - Оптина пустынь и первая АЭС). Кажется, что это мелочи, случайные флуктуации. Но если вспомнить историю ВОВ и обратить внимание на то, где был сам вопиющий случай коллаборационизма (Локотская республика, что под Брянском)... или прикинуть, где на территории Европеской части России больше всего возникло и существует сект (треугольник Калуга-Курск-Тамбов). Эта смелость, это позиционирование себя в качестве самых-самых не следствие особых местных диалектов, а следствие особых природных условий и исторического развития. Песни, герои, нравы северо-восточных или западных (относительно Москвы) совсем иные: если на юге все, буквально все (в том числе державность) - это вызов, то северо-востоке, где-нибудь под Ярославлем, многое воспринимается как долг, а в окрестностях Смоленска - как трагедия. Более подробно осветить данную тему в рамках данного эссе, увы, нет возможности.



Подобные примеры региональных природных различий можно найти и в других странах. Над Д*Артаньяном смеются в Париже. Но почему? Потому что у него смешной говор и смешные манеры, то есть потому что он из Гаскони, части Окситании. А что известно о Окситании? Во-первых, несколько лет назад местный окситанский язык получил в нескольких департаментах статус официального! Во-вторых, Окситания стала частью Франции еще при Карле Великом, но потом нередко отпадала от французского государства. Но почему? Разгадка кроется в особенности течений Средиземного моря и Бискайского залива. Сносимые реками минеральные массы мешали нормальной прибрежной лоции, что не позволило развиться интенсивной торговле между Гасконью, другими районами Окситании и остальной Франции/остальному Средиземноморью. Здесь сохранились и особые диалекты, и особые мысли, особое отношение к происходящему, особый путь (от альбигойцев до резиденции Виши).

Ироничные чехи смотрят слегка свысока на немцев и австрийцев, располагающихся на равнинах Одера и Дуная. Высоты и некоторой рельефной отгороженности хватило для самоопределения, но не хватило для обеспечения полной безопасности (подобно Швейцарии). Отсюда и обилие знакомых нам слов с отличными от привычных нам значениями, и специфический юмор, и своеобразное отношение к смерти, и повышенная доля атеистов.

Равнинные штаты Миннесота и Висконсин совсем непохожи на стереотипную Америку, если присмотреться к их национальному составу: обилие немцев (выходцев с берегов Балтийского моря), шведов, норвежцев. Как следствие, особая архитектура, особая этика, особые фамилии... Здесь даже английскую "с" порой занимаются немецкой "k". И при этом никаких проблем национальной безопасности США эти штаты не представляют, никакими легендами о бесстрашных героях, стреляющих от бедра, американский фольклор не разбавляют - они равнинные!..



Может возникнуть естественный вопрос: а как же тогда в некоторых странах язык пытаются сделать инструментом интеграции, средством объединения? Ответ очень прост: язык может легко выступать в роли объединителя или там, где людей мало, и те немногие, кто есть, нуждаясь друг в друге, специально или неосознанно соглшаются на использование одного языка (и, как следствие, получают некий единый набор ценностей), или там, где части страны не могут существовать друг без друга (Индонезия), или же там, где самодостаточность чрезмерна. Ряд исследователей пытались доказать, что при достижении определенных размеров (например, площади не менее 5 млн. кв.км и населения не менее 500 млн. человк) некоторые системы становятся устойчивыми по отношению как ко внешним, так и ко внутренним потрясениям. Пока что обоим критериям удовлетворяет лишь Китай. Китайский язык, хоть и делится на ряд диалектов, развивается даже в условиях жесткого контроля со стороны государства (в т.ч. речь о знаменитом "Китайском фаерволле". Китайской же государственности как таковой сегодня ничто не угрожает.



Вывод: ни языковое многообразие, ни обилие "разжигающих" культурных единиц сами по себе не представляют угрозы для национальной безопасности. Куда большее значение имеют естественное расположение этноса и его лимология (как реальная, так и культурная).